И. Куцевалов. Бродяжки

лись слезами. Рыжуня, утешая, положила голову к ней на колени.
- Я ехала на поезде день и ночь, - заговорила она впервые после возвращения в подвал, - а потом вышла здесь. Три дня ночевала возле туалета, там меня деда Рома нашёл.
- А ведь Старик Роман крепко болен, ему к врачам надо, - проворчал Васька. - Но кто его туда возьмёт без денег и документов! Вот и побираются вдвоём на базарах - там дают больше.
- Ну, и, наконец, я, - улыбнулся Сан Ваныч. - Я учитель из "горячей точки". Меня выгнали из дому, как "лицо некоренной национальности" три года назад. Во время военных действий сгорел мой паспорт, остался только диплом - но кому он нужен, если нет денег на новый дом и паспорта, чтобы в нём прописаться! Хожу, обиваю пороги разных учреждений с тех пор, как приехал сюда в товарном вагоне, да только всё без толку. Ну, а в свободное от унижений время побираюсь - прошу за Христа ради возле церкви. Там и подадут, и коркой поделятся.
- Кстати, об учреждениях, - прокашлял Старик Роман. - Ты бы сходил в квартирный отдел, там, как я слышал, новый "папа". В успех я, конечно, не верю, но вдруг вместе с "папой" поменялись и времена!
- Вот завтра и пойду. Ладно, соседи, у всех был тяжёлый день, так что всем спокойной ночи!
Бродяжки разошлись по своим углам. Шарик уютно устроился в шляпе Сан Ваныча, в которую вот уже три года сыпались медяки сердобольных граждан, а Рыжуня устроилась под боком у своего нового хозяина. В темноте до неё доносились глухое покашливание Старика Романа и бормотание убогого; гулко храпел Васька и улыбалась чему-то своему Лиза. И Рыжуня вдруг поняла, что впервые за всё время её бездомной жизни ей стало тепло. Рядом были близкие ей люди, которые, сами испытав на себе все прелести собачьей